Цепь великого обмана
Эпиграф:
Мы повязаны
Не заботою о чести своей и достоинстве,
Не опекой о детях наших,
Не делами о процветании нашем,
Не мыслью о счастии своем,
Но тем, как утолить голод цепи,
Нас питающей, но взамен рук наших,
Обогащающей нас знаниями, но взамен умов наших,
Нас развлекающей, но взамен душ наших,
Нам служащей, но взамен свободы нашей.
Система, с одной стороны, и человек, с другой стороны, заключают договор о нижеследующем: система обязуется заботиться о человеке, обеспечивать его жильем, пищей, средствами к существованию, равно как и знаниями, предметами чувственного наслаждения, обязуется служить и угождать ему в обмен на отказ человека от творческой и независимой сути своей, путем культивирования разрушения вопреки созиданию, фальши вопреки естеству, ненависти и злобы вопреки любви и состраданию, и да устремится человек к тому сам и детей своих воспитает по своему образу и подобию…
Должно быть, так выглядит соглашение между человеком и системой. Самое страшное в нем - это то, что человек неродившихся детей своих отдает в заложники системе. Отныне дети отвечают по долгам своих отцов, а на внуков падает бремя долгов отца и деда… - из поколения в поколение тянется удушающая цепь обескровленных человеческих душ. Стальной материал системы, предавший свою свободу, отказавшийся от своей силы, превратившийся в липкое тесто обмана, клочьями повисшее на живых душах собственных детей с одной целью - превратить их в пустой кокон, заложить ими еще одно звено в цепи великого обмана.
Жизнь - порождение живого, плод естества. Мы - дети жизни, отрекающиеся от силы, нас породившей. Назначьте цену предательству сами. Спорим, Вы уже расплачиваетесь за него. Так расплатитесь и за своих детей. Оборвите цепь собою. Я расскажу Вам, как Вы слепо обманывали своих детей, и как обманывали Вас, малолетних. Расскажу, как Человека сворачивают в продолговатое звено, которому уже напророчено его место в нескончаемой цепи. Вы и сами знаете это. Вспомните…
Родительская любовь… Две клетки, матери и отца, устремляются друг к другу, чтобы навечно слиться в поцелуе. Притяжение двух миров во имя рождения третьего. Отдать частичку своей плоти, души и всю любовь, безвозмездно - таков закон появления жизни. Но какой жизни! Подобной тебе. И никто, от края и до края бесчисленных миров, из всех видимых и невидимых существ, в них обитающих, не сможет сотворить подобное. И ничто на всем белом свете не сравнится с непостижимым чудом зачатия, когда на бескрайних просторах света взор человека встречается со взором Отца, на равных. Вечность, сжатая в мгновении… Человеческое мгновение безвозвратно уходит и на смену ему спешит другое. Но в нем, в промелькнувшем мгновении, новой жизнью навсегда запечатлен лик вечности.
Каков лик вечности, которую запечатлели вы? Играет ли он красками света, или стыдливо прячется в полутьме? Суждено ли ему радоваться малюстенной букашке или неизбывно пребывать в беспричинных страданиях. Какие мысли, какие чувства, какую мудрость вы передали своему ребенку в тот момент, когда на огромной скорости, срывая крепления, спираль жизни развертывалась в видимый мир? В тот первый момент его существования. Вы представляете, какая масса информации должна быть спрессована в тугих витках, чтобы явилось чудо жизни? И какую колоссальную значимость обретает эта информация для только что зачатого существа? Вы можете себе вообразить, на каких недосягаемо тонких уровнях запишется эта информация. Ее никаким кодированием не стерешь, и ни один великий маг, психолог или экстрасенс даже близко к ней не подберется. Взрыв, из которого рождается новая жизнь, подобен взрыву, из которого возникла Вселенная. Святая святых. Тайна жизни, разгадка Бога открываются там, как на ладони. Там нет вопросов, но есть лишь ответы. Чем окрасили вы непостижимую тайну? Думали ли вы по крайней мере о ребенке, любили его, хотели? А, может, единственной вашей мыслью было, что еще не время… Или вы, вообще, забыли, что от этого бывают дети… Или.. Так закладывается первое звено в цепи великого обмана.
Сердечко уже бьется. Клетки пульсируют. Он все видит, все слышит, все понимает и все чувствует. Он воспринимает и тополь за окном, и цветок в горшочке на подоконнике, и далекую звезду. А еще он особенно чутко воспринимает мать: ее сердце, ее клеточки, ее мысли, ее чувства. Сейчас он самое доверчивое существо на свете. Беззащитное в своей непостижимой открытости всему и каждому и оттого бесконечно сильное. И с той же искренностью, с какой он, придвинувшись ближе к стенке и чуть склонив голову набок, внимает шепоту листьев тополя, он принимает свою мать. Он верит ей, он любит ее. Он не отвергнет ничего из того, что предлагает ему его мать. Он все впитывает с завидной готовностью, безмолвно благодаря и плоть ее, и душу, потому что знает: мать не причинит ему зла, она - самое доброе и любящее, из всего, что доступно его сверхчувственному восприятию; свет его жизни, биение его сердца в ней одной. Не доверять матери - значит погибнуть. И он вторит безмолвным эхом ее чувствам: плачет, когда его мать плачет, тоскует всем невесомым существом своим, когда она тоскует, скрючивается от боли, когда она злится. Он еще не умеет кричать и ругаться, поэтому ему просто становится больно от той злобы, которую он принимает в себя с той же открытостью, с какой принимает радость. Ведь мать дарит ему жизнь, каплю за каплей черпая из бесценного источника. Пища, витамины, лекарства, воздух, звуки - он все делит с ней. А какое счастье он чувствует, как завораживает его тепло, струящееся от матери и заполняющее собою все пространство, когда она начинает думать о нем и только о нем, разговаривать с ним, рисовать его образ в своем воображении. Он вздрагивает своим непропорциональным тельцем, чутко напрягает его, пытаясь уловить картины, в предельной точности воспроизвести четкие, как скульптура или зыбкие, как пустынный мираж, формы. Клеточки его тела и души начинают торопливо двигаться, перестраиваясь под желание матери. Вот так. Видишь, я верю тебе. Я очень хочу стать таким, как хочешь ты, чтобы ты увидела меня - и обрадовалась, чтобы ты всегда - всегда радовалась мне.
Да. Ему не ведомы человеческие пороки. Он - плоть и кровь чудотворных сил, и глава его отмечена светоносным венцом в знак того, что чистотой он подобен ангелу. Обман, злоба, предательство не могут вызвать у него ни обиды, ни ответного зла. Он чувствует только радость или боль. Радость - от ощущения любви к нему, когда он желанен и обласкан лучезарными мыслями и теплыми чувствами родителей, созидающими его счастливое существование. Боль - от всего того, что нагло и дерзко обрывает поток тепла, окутывая его смертельным холодом небытия. Это потом, когда он внутренним чувством поймет, что его жестоко обманывают, что мать - самое дорогое, основа основ жизни его - по сути глухая и слепая кукла - он научится злиться, предавать, обижаться, сам начнет обманывать, потому что он будет не в силах более впускать в свое сердце темные чувства окружающих и изживать их мучительной болью. Бессознательно кроха начинает различать, что его мать, его отец раз за разом, как безумные, причиняют ему боль. И начинает терять… доверие. С каждой новой порцией насилия над сутью своего порождения на свет в нем иссякает источник доверия… часто он иссыхает полностью.
Нет, совсем крошечный, несмышленый малыш не смиряется. Он отказывается верить в плохое, верить в нежизнь, ведь само его существование искрится торжеством жизни. Ведь солнечный свет навечно отдан глазам его невидимой щедрой рукой. Ведь еще свежи те минуты радости, которые дарила ему улыбающаяся счастливая мать. Ведь еще мерцают в памяти тонким неровным лучом откровения далекой звезды, и шелестит ворох тополиных листьев, сбивчиво повествуя о своей зеленой радости, а иногда, повергая его в благодатную истому, мощно всплывают разговоры с кем-то, он не знает точно с кем, но зовет его Большим. Этот Большой его очень сильно любит, во весь свой огромный размер. Значит, и мать его любит, и отец, и все, все, все люди, близкие и далекие, должны его любить, потому что они, как Большой…. только маленькие.
Может, это пройдет. Они обязательно поймут, что делают ему больно, а если сами не поймут, Большой им скажет - он все знает и всех видит. Но почему же родители постоянно делают не то. Совсем не то. Они… Да, конечно, они же его совсем… не понимают, совсем не знают. Они почти всегда ведут себя, как чужие. Мы чужие. Они обманули меня, и жизнь их - ложь, и вся их любовь - ложь. Значит, и я - тоже ложь? Как много было обещаний в самом моем появлении, и они разбили их, безжалостно предали обидными пеленками, придурковатыми улыбками и откровенной злостью друг на друга и на него самого. «Почему? - бьется в его зрачках вопрос, то сужаясь, то расширяясь с новой силой - Зачем все это?» Откуда бесконечные белые стены, леденящие своим равнодушием, деревянные решетки, сурово стерегущие пространство? Почему он так хочет подвигать ножками, но может только извиваться, как обычный дождевой червяк? Почему ему насильно запихивают в рот кашу, когда он совсем не голоден, и сердятся, и бьют его по рукам, если он в порыве негодования выказывает протест?.. Почему его мать все чаще выглядит усталой и недовольной, отчего меркнет весь белый свет, и все реже улыбается ему. Почему родители все время занимаются какими-то непонятными, пустыми вещами: возятся с этими мертвыми предметами, которых полно в доме, берут их в руки, переставляют с места на место - уделяют внимание им, а не ему. Разве эти предметы интереснее его? Они даже ответить не могут. А цветок в горшочке с подоконника убрали. Они и ему подсовывают бездушные предметы, тогда как он хотел пообщаться с ними или хотя бы со цветком. И они никогда не замечают главного, как будто его вовсе не существует, как будто он, средоточие всего самого главного и истинно ценного, несущий на голове своей право быть хозяином мира - пустое место. Вот она, ложь родителей, беда нашей жизни и боль детей. Жестокий обман через незрячие глаза родителей, их запудренные донельзя мозги и одетые в броню сердца берет бразды правления в свои когтистые лапы.
«Почему?» - вопрос, в котором недоумение смешано с болью, застывает в широко открытых глазенках, подскочивших на лоб бровях, отвергающем взмахе пухлых ручёнок, искривленной рожице, вымазанной в нежеланной каше, протестующем заходящем до хрипа крике. В удивлении еще теплится надежда на то, что родители образумятся, но на горизонте уже маячит белое молоко равнодушия. Боль, терзающая его маленькое, но уже хлебнувшее горя сердце, становится все сильнее. Своей ложью они причиняют ему боль. И под слоем боли скрываются чудесные переживания счастья, растворяются в небытии, тонут в пучине забвения и вместе с ними незаметно уходит безусловная вера во все хорошее, уходит доверие к людям.
А потом он привыкает, приспосабливается к бесконечному обману. У него нет выбора. Мы отняли у него это право. Кто-то замыкается в себе, и вы уже никогда не сможете проникнуть под защитную скорлупу, которую он на себя надевает. Невылупившимся цыпленком он проведет и детство свое, и юность. И с кровью будет отдирать от нежной голой кожи заскорузлые скорлупки, превратившиеся в черепаший панцирь. Кто-то учится обманывать и врать, словом, вести себя, как мы с вами. Можете поздравить себя: духовное уродство по своему образу и подобию - предел мечтаний. Он и жить будет, как вы, быть может, в десятки раз превзойдя ваши сомнительные таланты. Гораздо хуже тем родителям, дети которых начинают мстить. Какой гадкий ребенок! Только из пеленок вылез, а уже по всему видать - будущий бандит. Он никого не слушается и старается делать все назло матери. Бедные родители, они с ним замучились. Бедные родители? А кто пожалеет детей? Никто не видит их боли, никто не представляет степени их одиночества. Никто не знает причины. Они уже и сами ее не знают. У них остается только желание мстить так, как они могут, всеми доступными средствами. Взрослеющий малыш находит свой способ поведения в мире, где ложь стала правилом номер один. И этот способ, изначально неверный по своей природе, будет отравлять ему жизнь год за годом, пока не изживет себя и не наступит кризис…
Вы знаете это понятие, прочно укоренившееся в современной психологии? Такое же никчемное, закабаляющее понятие, как и многие другие? Кризис подросткового периода, становления личности, среднего возраста, старости - такое впечатление, будто вся наша жизнь, как вехами, неизменно отмечена кризисами. А в заключении нас ждет никем не познанный, но неотвратимый кризис - смерть. Кризис самый неприятный, потому что доподлинно неизвестно, можно ли из него выйти. С кризиса наша жизнь начинается, кризисом она и заканчивается. А между кризисами - периоды относительного привыкания к жизни, в которой не все идет гладко и не совсем так, как мы бы того желали. Пока не свалится на голову еще какая-нибудь неприятность, ну так, до кучи. И опять кризис. А если не кризис, то как минимум стресс.
Почему нам все время что-то мешает жить? Если немного пошевелить мозгами, всплывет очевидный ответ, что только мы сами мешаем себе жить счастливо, с непонятливостью круглых дураков и упорством фанатиков. И детей своих учим не тому, как быть счастливыми, а как быть менее несчастными. Не съехать с катушек, не сойти с общественных рельсов, не превратиться в отброс цивилизации. Мы сами себе придумали кризисы и старательно воспроизводим их своей собственной жизнью. Мы должны найти в себе силы признать, что никакие мы не свободные личности, потому что живем по шаблону: по шаблону рождаемся; проходим школу воспитания; переживаем, как положено, полный набор кризисов; горбатимся свои лучшие годы, чтобы заработать на проживание, хорошо, если на любимой работе; создаем семью, часто так и не поняв, есть ли она, настоящая любовь, а потому выбирая свою вторую половину по чему придется: начиная от длины ног и заканчивая элементарным человеческим уважением; умираем мы - и то по шаблону. И нет у нас свободы выбора, потому что все мы без исключения вкушаем отравленные плоды технократической цивилизации. И нет у нас свободы мысли и слова, потому что мы мыслим заезженными клише и высказываемся замусоленными «истинами», которые черпаем из заколдованного круга системы.
Мы хороним в себе живую мечту о счастье, становясь взрослыми. Ходячие гробы с прекрасным содержимым! Чистое и естественное мы кладем в гроб, а отвратительное и фальшивое вытаскиваем наружу. Все до единого, еще до своего рождения мы обречены следовать негласному соглашению. Его никто не выносит на повестку дня, оно принимается в ходе молчаливого голосования. И есть только один возможный результат - единогласно. Ты поднимаешь свою руку в знак согласия - и с этого момента тебя нет. Остается лишь хлам, степень омерзительности которого определяется мерой твоих претензий к системе. Теперь ты стал очередным звеном в цепи обмана. До тебя тянутся спаянные одним договором ряды, которым нет числа, и после тебя их будет немеряно. И все вы вместе, образуя тяжелую хлесткую цепь, будете окружать кольцом вновь прибывшего желторотого птенца и душить его до тех пор, пока он не поднимет тонкую дрожащую лапку, голосуя… «Единогласно!» - скандирует цепь, и еще одно звено четко и холодно впечатывается в стальную змею на заранее выделенное место.
Неужели замшелость ума, погрязшего в бесконечных разборках, стоит того, чтобы отдать быструю и острую, как стальной клинок, живую мысль, способную творить счастье? Ради чего мы жертвуем тонкотканным светом любви, который есть неизменная суть наша - ради хищного обличия ненасытной страсти, делающей нас своим рабом, или дохлой, дурно пахнущей привычки, превращающей нас в сварливую холоднокровную жабу? Неужели так немила нам свобода, что спешим отдаться в унизительное рабство? Пусть длинна и тяжела цепь неволи, но она ведь из нас построена. Приложите усилие, разомкните звено на себе - и она распадется на два куска. Сделайте это хотя бы для своих детей. Не отдавайте их на заклание. Не будьте безглазыми и бездушными орудиями, штампующими рабов. Цена предательства каждого взимается по счету, если не с вас, то с детей ваших. Так не будьте же трусами, не закрывайте на это глаза. Пусть вашими усилиями укоротится цепь «вечного» обмана, и станет на земле одним Человеком больше.
12 мая 2001 года
Кузнецова Л.В.
