Суд жизни

      А я не хочу, слышите, не хочу, чтобы мои дети рождались на свет божий, почерневший от злобы и страданий. Что мы обещаем им, когда, не спросив разрешения, приводим в мир ? Не любовь, не свободу, не право на счастье - мы жертвуем им безысходность. Вот наш бесценный подарок на всю их долгую ли, короткую ли жизнь. И первый вздох отравляет их кровь приговором, который один на всех: тупик сердца, тупик сознания, тупик жизни.
       Тупик сердца потому, что обделяем мы детей наших искренней бескорыстной любовью. Сами не умеем любить, неумение это приняли от своих родителей и преумножаем его, передавая из поколения в поколение. А потом удивляемся неблагодарности повзрослевших детей своих. Дома малютки и дома престарелых - это же агония общества, нашего образа жизни, нашей морали. Господи, да чему мы удивляемся, округляя глаза и воздевая руки к небу? Как не можем понять, почему без всякой веской и видимой причины дети срываются в пропасть, накладывают на себя руки? Как не замечаем, что давно уже родное существо следует этим путем, отчаянно и безоглядно, приближаясь ко краю бездны. Что чаша терпения уже переполнена. Кто возьмет на себя ответственность за последнюю каплю, увлекшую человека в вечный холод? Или совсем разучились понимать душу друг друга, ведь мы же все - люди. Дети уходят, потому что пустует их сердце, и на месте божьей искры зияет открытая черная рана. Потому что не сумели родители вложить в грудь своего чада спасительную искорку, над которой не властны ни дожди с ураганами, ни время, ни расстояние. Не смогли подарить кусочек земли, согревающий его сердце. Холодно и одиноко душам наших детей. Неприкаянные бродят они по свету и ищут, ищут то, что утолит сосущую боль души. Везде лишь отчуждение и пустота. Не за что зацепиться ни сердцем, ни руками, некуда прислониться спиной, чтобы отдохнуть от долгого пути. Борьба не прекращается. И каждое место нужно отвоевывать, доказывая, что имеешь на него право: всю жизнь, всем и каждому, даже родителям своим ты должен доказывать, что ты не верблюд или он самый и есть, это уж как потребуется. И перед лицом этого вечного одиночества, перед разевающей пасть свою бездонной бездной они сдаются.
       Тупик сознания потому, что сами мыслить не научились и детей своих пичкаем полусырыми, непереваренными собственным умом «истинами». Наше сознание блокировано, посажено в чугунный ящик, где обескровленное задыхается от узости стенок и затхлости воздуха. Все, что мы ему позволяем - это размусоливать день за днем сплетни и пыхтеть протухшей кашей бытовых забот. Все. Как заезженная пластинка. Которую давно бы разорвало на куски, если бы кто-то не позаботился об ее сохранности. Тот, кто и пластинку испортил, и ящик сколотил. Стенки этого ящика - догматы, которые, подобно паразитам, высасывают животворящую энергию наших с вами умов. Они питают этой энергией свое существование, и каждый из них стремится поглотить как можно больше, чтобы стать сильнее, а значит, правильнее всех. Родители, вскормившие собою монстра, и детей своих отдают ему на съедение с покорностью рабов. И неокрепшие детские умы коверкаются. Им дать бы время подрасти, осознать хотя бы крупицы истин - тогда рухнет система, придет конец власти догматов - и откроется путь к человеческой свободе. Но не дремлют монстрики и монстрища, зорко следят они, не прорывается ли мысль вот такого вот, маленького человечка, наружу, не задает ли он себе непозволительные вопросы и не получает ли на них ответы. Это уж совсем непорядок. Сжимаются угрюмые стены ящика, скрипя многовековой тяжестью своею, и вытягивают из живой мысли последние соки. Теперь человек - не более чем механическая игрушка, и ключик для завода в лапах чугунного распорядителя.
       Каждый из нас носит на голове такой вот ящик, сколоченный из пресловутых правил поведения, моральных принципов, научных знаний. Догмы, как зараза, обосновавшаяся на генетическом уровне, передаются из поколения в поколение. Симптом один: судороги сознания человека, судороги сознания общества. Диагноз - порабощение личности, превращение человека в безликий механизм. Правило, возведенное в абсолют, само разоблачает свою чудовищность. Я не видела ничего более страшного и бесчеловечного, чем глаза одного всемирно известного ученого. Не это ли есть приговор науке? Своим безумием они напомнили мне глаза молодой девушки-сектантки. Не это ли есть приговор религиозным законам?
       Люди, не уродуйте умы ваших детей, не одевайте на их головы чугунные ящики. Вы только что отругали ребенка за то, что он подрался со сверстником? Знайте, вы собственными руками выковали стенку этого ящика. Назидательным тоном прочитали трактат о том, как надо себя вести - повесили на ящик пудовый замок. О системе образования, от начальной школы до звания профессора, лучше, вообще, помолчать. Чем выше в гору - тем явственнее проступает уродство жрецов, охраняющих подступы к вершинам науки… И мы с готовностью и даже охотно сталкиваем своих детей под жернова системы, сеющей не свет в умах, но полумрак.
       Когда нет в тебе больше света Когда последний уголек гаснет от порыва ветра и остается лишь груда антрацитово-черных углей Когда бездонная леденящая своим дыханием прорва до основания высасывает тело души Когда голова, опоясанная стальными обручами, беспорядочно мечет калейдоскопы мыслей, опережающие одна другую Когда горячие капли пота, жгучей рекой стекающие по лицу, уносят вместе с собой последние блики разума Когда глубина отчаяния, перевернувшая мир вверх ногами, диктует, что ночь милее дня, и, пробив на темени дыру, спешит вытянуть через нее твою душу - наступает тупик жизни. Последний. Люди, не отнимайте у своих детей любовь! Не забирайте у них способность мыслить! Не лишайте их шанса жить. Воистину, не тот суд страшен, который приговаривает нас, но тот, который приговаривает тех, кто больше нас. Нет чудовищнее опыта, чем опыт родителей, переживающих смерть своих детей. Вот это, действительно, суд. Суд над всеми нами.

Кузнецова Л.В.